Социолог Елена Конева о том, как взрывы и диверсии внутри России изменят отношение общества к войне
В феврале прошлого года многие россияне поддержали решение Путина напасть на Украину, что показывали как исследования социологов, так и опросы СМИ (хотя об истинном масштабе этой поддержки много споров). Но тогда сторонники «спецоперации» были уверены, что на территорию России война никогда не придет, а российская армия «дойдет до Киева за три дня». Но с тех пор война пришла к россиянам в дома, власти вынуждены были провести мобилизацию, приграничные города все интенсивнее обстреливают, происходят взрывы и диверсии. Основатель и исследователь социологического агентства ExtremeScan Елена Конева рассказала Republic, почему эскалация военных событий на территории России приведет российское общество к отторжению войны.
«С каждым днем на территории России происходит все больше военных событий, это превращает войну из виртуальной в реальную и добавляет людям страха»
— Война с Украиной уверенно переходит на территорию России, круглосуточно от военных действий страдают приграничные районы. Свое последнее исследование отношения к войне вы посвятили как раз трем граничащим с Украиной регионам — Белгородской, Курской и Брянской областям. Вы пришли к выводу, что сейчас по ситуации в приграничных регионах можно судить о процессах, которые будут происходить во всей остальной стране, когда война будет катиться вглубь нее. Почему вы к этому пришли и что именно показало исследование?
— Начну с того, почему вообще возникла идея этого исследования. Меня как исследователя интересовал вопрос, на который мы всю войну пытались ответить: в чем причина поддержки этой войны? Пусть по нашим измерениям она значительно меньше, чем по данным некоторых других проектов, но все равно мы видим, что около 40 миллионов человек войну активно поддерживают. И они готовы эту поддержку чем-то это подкрепить — то есть готовы либо жертвовать на армию, либо заниматься волонтерской деятельностью в пользу армии, либо идти на войну. Они готовы к тому, чтобы госбюджет перераспределяли на военные, а не социальные нужды. Мы также пытались понять: что же такое должно произойти, чтобы поддержка начала падать? В принципе, можно понять, почему поддерживают не к ночи упомянутую «Единую Россию», Путина, можно эти причины представить. Но представить причины, почему можно поддерживать войну, было крайне сложно. И когда мы получили первые цифры, мы, конечно, были в шоке.
Если первое время мы полагали, что причина поддержки войны — в неинформированности общества, и проникновение информации о происходящем в Украине будет вызывать отторжение войны из-за сочувствия украинцам, то оказалось, что это слабо работает.
Мы математически доказали, что к сокращению поддержки войны ведут личные издержки.Санкции, увольнения, снижение доходов, все это происходит, но экономика адаптировалась, и это работает медленно. Адаптационные возможности российского общества достаточно сильны, хотя и не бесконечны, и мы видим, что на них опираются люди, которые регулируют и контролируют эту войну. Нужно помнить один принцип: у нас существует две России: та Россия, которая не поддержала войну, и она с каждым днем все больше ее не поддерживает, оттока из этой группы нет. И та, которая ее поддержала. Это две несмешиваемые группы, и их поляризация будет нарастать. Но при этом у нас есть люди из группы «поверхностной» поддержки войны, и по мере эскалации военных событий им придется определяться. Этот ресурс — все те, кто, может быть, вслух не признается, но они бы эту войну прекратили.
Пока что для всей России, кроме мобилизации и личных потерь и неудобств, новых личных проблем война особенно не принесла, она идет по телевизору, и ее восприятие зависит от текущей пропагандистской повестки. Но с каждым днем на территории России происходит все больше военных событий, и это превращает войну из виртуальной в реальную и добавляет людям страха.
В наших исследованиях вы можете видеть, что в целом по России наблюдается очень высокий уровень уверенности (56%), что украинцы придут на нашу землю, а в приграничных регионах эта уверенность еще больше (72%).Естественно, она связана с тем, что там война уже очевидна, а граница оказалась беззащитной, несмотря на миллиарды, вложенные в укрепсооружения. В приграничье на отношение к войне влияют уже три группы факторов: это изменения, делающие бытовую жизнь труднее, как везде по России, то есть личные; вторая — события, локализованные на конкретной территории, это могут быть различные ограничения, комендантский час и так далее; и третья — сугубо военные события, обстрелы, разрушения домов, вынужденные переселения и ранения, гибель гражданских.
— Что из этого скорее способно убедить поддерживающую войну часть общества в том, что она — источник их проблем?
— У меня была гипотеза, что там, где военные события уже происходят, — в деревнях, маленьких городах, самом Белгороде, к примеру — в какой-то момент люди должны испугаться настолько сильно, что в итоге скажут: «Ладно, Путина поддерживаю, войну нельзя было не начать, но давайте уже заканчивать». Результаты оказались парадоксальными. Сейчас жители обстреливаемых территорий, как и всей России, переживают пятую стадию принятия войны, по моей периодизации, — когда большинство войну уже осознали, поняли, что она быстро не закончится, но в той или иной форме к ней адаптировались. Даже военные события недостаточно напугали жителей приграничной зоны и сплотили какую-то часть перед лицом угрозы. Но когда «настоящая война», подобная той, которую переживают жители Украины, наступит, это будет уже новая стадия, стадия настоящего страха.
— К чему она приводит?
— Я уверена, что начнется отток людей из группы ее поддержки. В исследовании я сравнивала три зоны: это вся Россия, где военных действий нет; совсем «горячая» линия соприкосновения с войной, глубина которой будет постоянно расширяться; и приграничные территории, где еще не начались военные события. Это довольно широкая приграничная зона, где военные события близко, их видно, но многих они лично не коснулись. Но война будет все больше проникать на российскую территорию.
Как я уже сказала, личные события как общего, так и местного характера влияют на отношение к войне. Мы видим это на данных исследований. Происходит что-то неприятное, тебя досматривают, ты не смог поехать к теще в соседнюю деревню, потому что дорога была перекрыта, отправили строить укрепсооружения, на работе проводят денежные поборы на армию — все это вызывает недовольство и снижает поддержку войны. Пока что тот фактор, что в твоем городе несколько человек ранили, а через улицу разрушили здание, у половины населения приграничья вызывает не переоценку войны, а реакцию сплоченности. То есть война еще недостаточно всех напугала, разве что пропаганду. События в приграничье стали ареной информационной войны. Российская пропаганда говорит об интенсивных обстрелах, эвакуации детей из Шебекино, показывают очереди машин на выезд из этой зоны. Но подлинные факты в приграничье будут становиться закрытой темой, как и общие потери на фронте, потому что после победных реляций, рассказов о незыблемости границы объяснить прорывы диверсантов и незащищенность от обстрелов становится все тяжелее, а последствия для общественного восприятия — все более опасны.
«У российской пропаганды есть серьезная недоработка: полностью отсутствует образ завершения войны»
— В Белгородской области более трех тысяч мужчин мобилизовали, война напрямую коснулась многих семей. Еще год назад в том же Белгороде ракета упала в центре города, тогда погибли пять человек. Этого было все еще недостаточно, чтобы напугать людей и вызвать отторжение?
— Пока все это не слишком напугало, потому что еще не тот масштаб. Да, в Белгороде тогда погибла семья украинских беженцев, но условно — это не свои. На данный момент гражданских жертв в Белгородской области десятки (по данным местных властей в регионе, после 24 февраля 2022 года погибло 40 мирных жителей. — Republic).
Но чтобы человека пробрало, нужно, чтобы война происходила совсем рядом, и что-то происходило с твоими близкими и родными.— Многие ожидали, что осенняя мобилизация, которая напугала общество, вызовет снижение поддержки войны, но она снизилась несущественно, а потом вернулась к прежним показателям.
— Пока мобилизация — это только вероятностная смерть, а потери на войне скрываются. Для многих отправка на фронт не кажется прямой угрозой. Многие пошли воевать по повесткам на мобилизацию не только из страха сопротивляться власти, но и потому, что подчиняются стадному рефлексу, потому что это долг гражданина, потому что на самом деле поддерживают войну или от безысходности жизни дома. Причин много. И подавление самостоятельности и свободы привело у части людей к разрушению даже инстинкта самосохранения.
Можно представить пирамиду страха, где в основе будет страх смерти, страх потери близких, потом страх тюрьмы и лишений, страх власти, страх бедности и дискомфорта. Когда наступит стадия прямого страха за жизнь, у существенной части людей пробьется потолок, и они начнут осознавать, что источник угрозы — это власть.
Но эта стадия пока не наступила. Казалось бы, те, у кого мобилизовали родных, и особенно женщины по логике должны быть против войны, потому что им должно быть очень за них страшно.
Но пока большинство этих женщин переживают этап солидарности с нашей армией: «Мой сын, мой муж воюет, я не могу не поддерживать армию».И мы видим не только по приграничью, но и по всей России такой эффект, когда на одном уровне человек понимает, что члена его семьи забрали и могут убить, и он даже мечтает, чтобы его ранили и демобилизовали. А на другом происходит компенсация: «Не зря мы страдаем, не зря наши мальчики погибают». И если у человека кто-то из близких воюет, совершенно однозначно, что к уклонистам у него более негативное отношение, потому что «моего забрали, а этот убежал».
— «Не зря» — это ради чего? Как это объясняют люди?
— Вы знаете, что цели военной операции в официальной риторике постоянно менялись. Начинали с условно благородных целей — помочь русскоязычному населению Донбасса. Потом пошли поверхностно усвоенные обществом денацификация и демилитаризация, нарративы, что мы должны освободить украинцев от нацистского правительства. Все это было в первой половине года, когда люди еще считали, что война будет длиться максимум несколько месяцев и операция быстро завершится, так как для этого достаточно военных. Уже к сентябрю это состояние перешло в другую фазу, когда появились мотивы защиты родины от опасности, которые стали преобладающими.
Мы задаем респондентам вопрос: если Путин примет решение вывести войска и начать мирные переговоры, не достигнув целей, вы готовы одобрить это решение? Мы специально включили в вопрос Путина, чтобы дать человеку снять с себя ответственность и легче согласиться с этим. И какой произошел эффект? В ноябре, уже после объявленной мобилизации, не были готовы поддержать такое решение Путина 35% россиян. А когда мерили в феврале — против такого решения высказались уже 47%, и в приграничье их еще больше. Это не удивительно. Только что белгородский губернатор заявил, что лучшее средство остановить обстрелы Белгородской области — это присоединить к ней Харьковскую область. Это нелепое оправдание незащищенной границы является точным отражением состояния страха перед вторжением, который приводит к одному желанию: воевать, чтобы отогнать украинцев от российских границ.
— Как вы считаете, жителям приграничных регионов стоит опасаться, что украинские войска всерьез займут их города?
— Я думаю, что в приграничной зоне будут обстрелы, пересечения границы, диверсионные акты, что сейчас и происходит, но Украина не пойдет в Россию таким же образом, как это сделала с ней Россия. Оккупация России Украине и не по силам, и не нужна. Она противоречит договоренностям с западными партнерами. Я из тех, кто в это не верит, в отличие от подавляющего большинства россиян.
Но стадия паники в последние недели уже началась. Одни белгородцы на странице губернатора требуют раздать оружие и позвать Пригожина для обучения. Другие просто уезжают.И это при очень малых потерях, не сравнимых с Украиной.
— Почему люди не готовы поддержать прекращение войны? Только из чувства опасности?
— Здесь много причин. Например, если остановить сейчас войну — тогда возникает вопрос, зачем все это было? Если мы все остались условно при своих, да еще и с такими жертвами и разрушениями, весь мир от нас отвернулся? Что касается приграничья, по отношению к «остальной» России эта причина тоже все сильнее действует, это тот самый нарастающий страх. Теперь уже для многих не важно, правильно или неправильно было начинать вторжение, верить или не верить «в Бучу». Все понимают, что Украине нанесен огромный урон, что столько людей убиты, и что за это придется понести наказание, даже если ты сам ни в чем не участвовал. И последствия этого наказания касаются не столько победы или проигрыша в войне, сколько того, что здесь, уже у нас, окажутся украинцы и отомстят.
У российской пропаганды есть серьезная недоработка: полностью отсутствует образ завершения войны. Нет образа победы, а она становится все более призрачной.
В открытых ответах летом 2022 года на вопрос, как может выглядеть победа, люди говорили о возвращению к началу 2022 года: все спокойно, никого не убивают, мы ездим в гости к родным в Украину. Спустя год для всех становится очевидным, что такой сценарий невозможен.Другого нет, и будущее становится все более страшным предвкушением наказания.
— Что же делает пропаганда вместо создания образа победы?
— Она рисует образ поражения: безумные, страшные истории о том, как украинцы приедут, четвертуют, посадят и так далее. И этот страх аккумулируется в агрессию. На эту тему есть много текстов, как в Первой мировой войне не очень опытные молодые солдатики с криком бросались на врага от страха. Здесь работает такой же эффект. При этом в приграничных регионах на местном уровне пропагандистская работа ведется еще более серьезно, чем по всей остальной России. И она взывает к общечеловеческим ценностям, призывает к волонтерству.
Губернатор [Белгородской области Вячеслав Гладков] неустанно ездит по обстреливаемым территориям, дом разрушили — он приезжает туда с инженерами, отчитывается, это создает ощущение вовлеченности власти. Даже среди молодых людей в приграничных регионах, которые сильно меньше, чем пожилые и зрелые, поддерживают войну, поддержка губернатора в марте достигала 91%. Они не готовы идти воевать, но они поддерживают действия главы региона. Он активно себя ведет, приезжает в университеты, награждает волонтеров премиями. Это результат целенаправленного пиара. Но пушки сильнее пиара. И чем больше обстрелов и вторжений, тем больше будут предъявлять обвинений губернатору.
— Губернатор Гладков мобилизовал на войну с Украиной более трех тысяч человек, многим не давали и нескольких часов на сборы. Почему при этом жители прифронтового региона воспринимают его как защитника, а не как того, кто забрал на войну в чужую страну их родных?
— Опять же, это очень хорошая и эффективная пиар-работа, в которой глава региона изображен благодетелем. В нашем исследовании об этом говорится — губернатора воспринимают как представителя центральной власти. Мы дифференцированно смотрим по трем областям (Белгородской, Курской и Брянской) и видим, что если поднимается уровень поддержки губернатора, то это сразу повышает доверие к московской власти.
Когда страшно, хочется на кого-то опираться, и потому сложно осознать, что губернатор и есть угроза, оружие федерального центра для мобилизации и войны.Да, с одной стороны, он выполняет эти задачи Кремля, забирает детей, мужей и отправляет на смерть, с другой стороны — он заботится об оставшихся людях. В их представлении он выступает как человек, который организовывает оборону.
Как показывают наши данные, пропагандистские репортажи и рассказы очевидцев, население регионов массово вовлечено в различные виды волонтерства. Понятно, что среди жителей есть и недовольные. Но эффект участия все равно силен. Как вы помните, с 2018 года власть взяла в свои руки волонтерство, когда поняла, что от волонтера до оппозиционера и наоборот — один шаг.
Мы проводили исследование во время наводнения в Крымске в 2012 году, оно показало, что 80% московских волонтеров, которые поехали помогать жителям Крымска, были участниками протестных митингов. То есть люди, участвующие в волонтерских движениях, — это сознательные граждане, у которых есть желание участвовать в жизни общества. В 2018 году был принят регулирующий волонтерскую деятельность закон, и меня тогда резануло, что волонтерство этим законом было переименовано в более милитаристское слово — добровольчество. Сегодня ты помогаешь пожилым людям, собираешь деньги на детские учреждения, а завтра добровольно идешь воевать.
Я уверена в том, что подготовка к войне на разных уровнях началась давно, и в связи с этим государство подмяло под себя такую благородную форму общественного участия как волонтерство.Его стали использовать для формирования внутреннего сопротивления внешнему врагу, нравственные критерии сбиваются, и тот, кто забирает у тебя сына, вдруг оказывается спасителем.
«Риск обстрелов добавляет страха, но для изменения отношения к войне нужно испытывать страдание»
— Жители приграничных регионов, как никакие другие граждане страны, связаны с Украиной родственными и соседскими связями. Я знаю много российских семей, в которых люди не верили своим украинским родственникам, когда те рассказывали, что прячутся в подвалах, что их обстреливают. Почему они между родными людьми и пропагандой выбрали второе?
— На самом деле это взаимный процесс. В первое время украинские родственники рассказывали, что с ними происходит, россияне отвечали, что все это неправда, что на самом деле они видят по телевизору, что никаких гражданских не трогают, все нормально, это украинская пропаганда врет. Украинцев это шокировало: «Ну какая пропаганда, если я здесь нахожусь?» И потом наступила фаза, когда украинские родственники отчаялись и стали посылать своих россиян куда подальше со словами: «Придет время, вы за все заплатите». В итоге наступила вполне естественная взаимная агрессия, которая привела к разрыву отношений.
Война разделила людей, разорвала отношения с родственниками и друзьями, потому что работает некритичное тоннельное мышление: все, что не вписывается в картину в голове, отторгается, даже если источник — твои близкие.В то же время в интервью и в формальных ответах на вопросы анкет я увидела, что связи в приграничной зоне с Украиной очень серьезные. Из опроса: пожилая женщина из Украины, у которой дочь вышла замуж за белгородца, и она к ним переехала, в ее голове смесь: с одной стороны она безумно жалеет Украину и ощущает с ней связь, с другой — называет российское правительство «нашим».
— Вы сказали, что в приграничных районах пока не тот масштаб присутствия войны, чтобы люди начали ее массово отвергать. Диверсанты на танках в Грайворонском районе Белгородской области — это все еще не тот масштаб?
— Нужно понимать, что диверсии в Белгородской и Брянской областях — это пока символические акции. Потерь мало, и они случайны. Люди ими напуганы, но эти события формируют скорее предвкушение и ожидание чего-то еще более страшного, что, впрочем, вызывает даже более сильные импульсы, чем переживание самого события. Это ожидание войны, перехода границы, вторжения пока в основном сплачивает. А вот когда в приграничье возникнет ситуация, какая была в Харькове в конце февраля, с разрушением инфраструктуры, домов, смертями и ранениями, это будет уже другая история, я в этом убеждена. Жизнь будет настолько дезинтегрированной, что у людей не будет возможности даже вспомнить о солидарности. Риск обстрелов добавляет страха, но для изменения отношения к войне нужно испытывать страдание.
— Вы считаете, что такие разрушения, которые переживают украинцы, ждут и российские приграничные регионы?
— Безусловно. Обстрелы будут углубляться. Эскалация в приграничной зоне будет изменять общественное мнение, канализировать эмоции, которые так или иначе накапливаются в армии и вокруг армии, и Украина в этом заинтересована. Но пока какое-то время будет происходить комбинация обстрелов и диверсионных вылазок в пограничных зонах.
— Но все же, почему вы считаете, что при эскалации отношение к войне вызовет ее отторжение, а не наоборот, консолидацию вокруг флага?
— Как я уже говорила, те находки, которые мы обнаружили в ходе исследования, показали, что ключевыми факторами в отношении к войне становятся события, которые касаются человека лично. Если их количество будет нарастать, возникнет реальное опасение за свою собственную жизнь, за жизнь близких, то начнутся другие процессы.
Если надо будет постоянно сидеть в укрытиях, и беременные будут рожать без медицинской помощи, конец войны станет главным страстным желанием.Для тех, кто войну не поддерживает, не происходит озарений, происходящее лишь подтверждает их отторжение войны. Озарение — это участь поддерживающих, которые пока находятся в фазе поддержки.
— Ну вот украинцев страдания сплотили?
— Я думаю, что это не очень продуктивная идея — сравнивать с украинцами. У них другая война, они защищают родину с ее первого дня. Украинцы продемонстрировали невероятное сплочение, но и у них за полтора года войны наступила усталость, истощение ресурсов. Мы задавали вопрос об условиях перемирия и в Украине, и в России, спрашивали людей, согласись бы они уступить Крым, те или иные занятые территории, вернуться к границам 1991 года, начала 2022 года. И [в Украине] чем ближе к границе, тем больше людей настроены на то, чтобы что-то уступить, чтобы война скорее закончилась. Но не потому, что они настроены пророссийски, а потому что они первыми и наиболее тяжело приняли на себя агрессию России. Хотя этот показатель компромиссности за месяцы войны так низко опустился, что уже нет обратной дороги.
В Украине список последствий несравнимо страшнее, чем у нас, он длиннее, фатальнее. У них тоже и мобилизация, и гибель людей, и разрушения, и все это с каждым днем нарастает, увеличивается. Но вот мы берем людей, делим по признаку, кто что лично пережил. И если украинец хоть что-то пережил, не обязательное самое страшное, у него сначала возникает эффект еще большего сплочения, что наблюдалось в начале и к середине войны. Но тем не менее, чем ближе к границе, тем больше людей согласны на уступки. Работает принцип градиента. Хотя я говорю пока о небольшом проценте, потому что большинство украинцев все же настроены на полную победу и согласны только на границы 1991 года.
— Из-за военной цензуры складывается ощущение, что внутри России слышны только Z-голоса. Что сейчас происходит с несогласными?
— Все время буду всем и себе напоминать, что в России есть огромная часть людей, которые находятся в шоке от войны и ее ненавидят. В России, по нашим данным, примерно 30 миллионов против 40 миллионов сторонников. Но последние гораздо громче, потому что у противников нет никаких каналов для выражения мнения, они находятся в положении угнетенных. И что очень печально, эти люди сами про себя думают, что они в меньшинстве, у них просто нет шансов быть услышанными. К слову, власть все для этого сделала, а наша с вами работа — сообщить им, что это не так. Сейчас мы видим реакции противников войны, их состояние перешло от гнева в стадию депрессии, апатии, потому что они ничего не могут сделать. Но я думаю, что эта ситуация уже должна меняться, потому что напряжение нарастает с каждым днем, и будет только хуже.
Здесь можно нарисовать такую аналогию: если на скатерти разлить краску, она растекается градиентом, яркое красное пятно разгоняется и постепенно переходит во все еще белую скатерть. В отношении к войне мы тоже видим это разнонаправленное движение. В нашем обществе есть 10% тех, кто в опросах открыто говорит, что против «спецоперации». Для них негативные последствия войны могут только усугубить отторжение войны. Есть радикалы, которые просто хотят воевать. И есть все остальные. Кто-то какое-то время еще будет держаться за эту концепцию войны, утверждать, что не мы начали, мы не виноваты, нужно наших мальчиков, нашу армию поддержать.
У кого-то поддержка будет сильнее снижаться, у кого-то укрепляться, но в целом мы увидим снижение поддержки.По мере увеличения страданий в приграничье, как и по всей России, это будет уже не 66%, а те же 58%, как было осенью прошлого года, и это будет катиться, как волна, вглубь общества ровно на ту глубину, на которую украинцы сочтут целесообразным наступать. Когда не хватает сострадания, страдание помогает прозрению.
Люди будут говорить: да, мы поддержали, но сейчас надо заканчивать. И чем дальше, тем более важным будет вопрос об этапе, когда будут рисоваться сценарии перемирия. Мы можем смело задать вопрос: что будет, если по каким-то резонам Путин остановит войну, если оставить за скобками реакцию украинцев, просто остановит, вернется к границам, какими они были на начало 2022 года? Какая доля русских, российского населения испытает катарсис? Она будет огромной. И тогда даже эти 20–30% молчащих себя проявят.
Comments